— Сколько ему лет? Чем он занимается? Почему он живет в Сан-Диего?
— Ему тридцать шесть лет, — начал он, медленно, по порядку отвечая на ее вопросы, — он торгует яхтами и живет в Сан-Диего последние десять лет.
— Он женат?
— Да. Это его второй брак. Его жену зовут Элеонор, но я точно не знаю, сколько времени они женаты.
— У них есть дети?
— Два мальчика. Еще маленьких. Мне очень неловко это говорить, но я не знаю, сколько им лет.
— Так значит, я могу называть себя тетей?
— Значит, можешь.
— А кем еще я могу себя называть? — спросила она вдруг; вопрос сорвался с ее губ прежде, чем она сумела его остановить.
— Я не уверен, что хорошо тебя понял.
Она с трудом проглотила слюну, словно хотела вместе с ней проглотить мучивший ее вопрос.
— Я тетя, — повторила она, собираясь с силами, — но, может быть, я еще и мать.
— Да. — Он постарался придать своему голосу торжественность.
— О Боже мой! — Ее голос превратился в протяжный низкий стон.
Как могла она забыть и свое дитя? Что же она за мать? О Господи! Она чувствовала, что ее тело съеживается и сжимается, как мехи аккордеона. Она затряслась, обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь, и уронила голову на грудь.
— Все в порядке, все в порядке, — шептал он.
Его голос спасал, обволакивал, защищал ее. Она чувствовала, как он гладит ее по спине вдоль позвоночника сверху вниз. Она спрятала голову у него на груди. Ей стало тепло, она слушала, как бьется его сердце, сознавая, что он напуган точно так же, как и она.
Несколько минут он не мешал ей выплакаться и гладил ее по спине, как ребенка. Постепенно она перестала плакать, несколько раз вздрогнула и затихла.
— Сколько у нас детей? — спросила она так тихо, что ей пришлось откашляться и повторить вопрос.
— У нас одна дочь. Маленькая девочка. Эмили.
— Эмили, — повторила она, смакуя имя, словно это было самое прекрасное в мире вино.
— Сколько ей лет?
— Семь.
— Семь? — в изумлении повторила она. — Семь.
— Она сейчас у моих стариков, — добавил он. — Я думаю, что так будет лучше; пока все не наладится, пусть она побудет там с ними.
— О, как я благодарна тебе. — Слезы стыда превратились в слезы облегчения. — Я думаю, что сейчас нам с ней и правда лучше не видеть друг друга.
— Понимаю.
— Ей было бы очень тяжело общаться с матерью, которая ее не узнает. Я не представляю, может ли что-нибудь напугать ребенка больше.
— Мы обо всем позаботились, — уверил он ее. — Родители сами забрали ее к себе. Они сказали, что она может остаться у них на все лето.
Она снова откашлялась, потом вытерла со щек несколько упрямых слезинок.
— Когда ты успел все это устроить?
Он пожал плечами и развел руки, держа их ладонями кверху.
— Да как-то все устроилось само. — Он как бы давал понять, что сейчас находится в таком состоянии, что не может контролировать течение своей жизни. — Мы с родителями давно планировали отправить Эмили к ним на то время, пока ты будешь в Сан-Диего.
Его голос дрогнул и осекся, так съеживается надувная игрушка, когда из нее выпускают воздух.
— Расскажи мне побольше обо мне, — потребовала она.
— Что именно ты хочешь знать?
— Что-нибудь хорошее, — немедленно ответила она.
Он не колебался.
— Хорошо, слушай. Ты живая, решительная, забавная…
— Я забавная?!
— У тебя великолепное чувство юмора.
Она благодарно улыбнулась.
— Ты великий повар, отвратительный собеседник и верный друг.
— Невозможно, чтобы все это было правдой. Это слишком идеальный портрет.
— Ты не смогла бы правильно взять самую простую ноту, даже если бы от этого зависела твоя жизнь, — продолжал он, смеясь, — но ты очень любишь петь.
— Это самая большая моя вина?
— Когда ты в гневе, ты превращаешься в Дьявольскую Деву с Марса.
— У меня есть характер?
Он застенчиво улыбнулся.
— Ты всегда играла на недомолвках. Да, — согласился он после паузы, — у тебя есть характер.
Она переварила эти сведения, затем продолжила допрос.
— Какой мой любимый цвет? Мое любимое блюдо?
— Голубой, — ответил он без запинки. — Из еды — что-нибудь итальянское.
— Сделала ли я карьеру? Ты сказал, что я несколько лет работала в издательстве.
Вопросы теперь следовали в быстром темпе, упрямо наступая на пятки друг другу.
— Ты перестала работать полный день, когда родилась Эмили. Мне удалось убедить тебя работать на меня несколько дней в неделю, после того как Эмили пошла в школу.
— Я работаю у тебя?
— По вторникам и четвергам. Отвечаешь на звонки, разбираешь корреспонденцию, иногда приводишь в порядок бумаги.
— Как это ответственно!
Он уловил в ее голосе невольный сарказм и поспешил объясниться, за что она была ему благодарна.
— Собственно, ты согласилась на эту работу, чтобы мы могли чаще быть вместе. У меня очень большая практика, и я не всегда могу распоряжаться своим временем. Мы не хотели терять нашу тесную связь, которая всегда была между нами. Таким образом вторники и четверги мы всегда проводили вместе. Все другие дни я был в операционной.
— Это слишком напоминает мне идеальный роман.
— Ну, на свете нет ничего идеального. — Он выдержал паузу. — Бывали у нас и споры, так же, как у всех, но все же я думаю, и ты бы со мной согласилась, что в наших отношениях было что-то особенно прелестное.
Ей страстно захотелось ему поверить.
— Где мы живем? На Бикон-Хилл?
Он улыбнулся.
— Нет, мы решили, что город — это не то место, где можно нормально растить детей. У нас очень милый дом в Ньютоне.